Четыре спасения Всеволода Турчина

— Сколько надежд, планов, судеб пошли у миллионов моих сограждан и сверстников совсем по особому, непредсказуемому сценарию в 1941 году… В Одессе началась массовая эвакуация. Целые семьи уезжали в Среднюю Азию по железной дороге. 

Паника. Слезы. Прощания. До вокзалов, а их тогда в Одессе было два, добирались кто как мог. Большей частью на телегах или просто на тачках, толкаемых грузчиками. Машины все мобилизовали на фронт. На дорогах конский навоз, грязь. Некогда благоухающий «цветущей акацией город» превратился в грязный, замусоренный, вонючий. 

Люди покидали свои жилища, захватив с собой только самое необходимое. Началось мародерство. Сначала грабили гастрономы, потом универмаги, а потом и портовые склады. Власти покинули город первыми. Правда, были и порядочные одесситы. Создавались ополчения из мужчин, способных хотя бы держать винтовку! Ополченцы уходили в подполье в прямом смысле — в знаменитые одесские катакомбы. История потом воздаст должное этим мужественным людям. Именно благодаря им после войны Одессе было присвоено звание города-героя — одной из первых в Советском Союзе. Горе стало катализатором как худших, так и лучших человеческих качеств. Совершенно посторонние люди безо всякого принуждения помогали выжить друг другу. Все стали ощущать какую-то близость, необходимость по возможности поддержать того, кто оказался в более трудной ситуации.

Советские деньги превратились в бесполезные бумажки. Наступал голод. Однажды моя мама Галина, доведенная до отчаяния страданиями голодающего сына (в 1941-м мне исполнилось четыре года), решила прервать эти муки вместе с ребенком. На ночь затопив «буржуйку» (так назывались железные печки, их ставили прямо в комнате, выводя трубу в форточку), она закрыла заслонку в трубе и улеглась спать, обнимая меня… Спасло чудо. Случайно зашла, вспомнив адрес, ее прежняя подруга — сотрудница по одесскому порту, задержавшаяся допоздна на работе и решившая переночевать у нас в связи с комендантским часом. 

Город постоянно подвергался бомбардировкам и обстрелам артиллерии немцев. По несколько раз в день приходилось спускаться в бомбоубежище. Старые одесские катакомбы превратились в укрытия — и одновременно в клубы по месту жительства. Здесь обменивались слухами и новостями.

В дом, где была наша квартира, попала бомба. Жить стало негде. Нас приютила родственница Оксана, проживающая с дочкой и матерью Татьяной Петровной в маленькой комнатке коммунальной квартиры. Так в Одессе воссоединялись многие близкие люди. В нашем семейном клане оказался еще и мамин дядька Порфирий Саввич — старичок, бывший бухгалтер, вместе с женой и взрослой дочерью. 

Однажды, оказавшись около какого-то продуктового склада, усердно разграбляемого практичными одесситами, он остановился и стал наблюдать за их деятельностью. Как бухгалтер смотрел на этот грабеж с укором. Его раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, конечно, безобразие, а с другой — инстинкт самосохранения. Из оцепенения Порфирия Саввича вывел какой-то дед: «Че ты стоишь как поц?! Иди бери, если не хочешь подохнуть с голоду!» Этот возглас как в спину толкнул деда Порфирия, лишив его последней профессиональной щепетильности. Он, залившись краской стыда, перешагнул порог склада и, продолжая презирать себя, схватил бумажный мешок с сухарями (более тяжелое он, конечно, не донес бы) и, к восторгу всех женщин семьи, принес добычу в дом. 

Действительно, эти сухари поддержали семейство в самый голодный период окупации. 

Немцы продолжали наступление на восток, оставив Одессу на своих союзников — румын. Румыны были совсем не жесткими вояками. От немцев они отличались тем, что больше походили на цыган, одетых в военную форму. Румынские же офицеры старались подражать немцам. Вели себя соответственно немецким инструкциям. Демонстрировали населению свое презрение, как победители по отношению к побежденным. 

Гитлер обещал румынам после победы «Великого Рейха» отдать им Одессу в подарок. Но для этого они должны сначала очистить ее от евреев. И вот начались облавы. Находились мерзавцы, которые за чечевичную похлебку доносили оккупантам о том или ином семействе «юден». Тех забирали и увозили на расстрел. Но большинство горожан, рискуя собственной жизнью, прятали людей от расправы. 

Однажды всех обитателей нашего дома заставили выйти из квартир и собраться во дворе. Румынский офицер в сопровождении взвода солдат комендатуры, держа в руках журнал учета жильцов, предоставленный дворником, стал сортировать людей в две шеренги. В одной стояли русские, в другой предполагаемые евреи. В русском строю стояли моя тетка Оксана с дочерью и мамой Татьяной Петровной — урожденной Адамович. А мы с мамой почему-то оказались в строю «юден». 

И с той и с другой стороны слышался женский плач, однако вышколенный офицер был непоколебим. Тогда вдруг заговорила Татьяна Петровна, обращаясь к офицеру на немецком языке (благодаря полученному воспитанию института благородных девиц). Однако офицер никак не мог ее понять — оказывается, плохо знал немецкий. Тогда Татьяна Петровна с отчаяния заговорила с ним по-французски. И тут он просиял: оказалось, он учился в Париже, в Сорбонне, и долго жил во Франции. Давно не слышал французскую речь, да еще безукоризненную! Он галантно прислушался к словам дамы, тут же забыв о служебной строгости. Она начала просить за мою маму, убеждая офицера в том, что та ее невестка, русская. Он мягко возразил ей: мол, у него в списке женщина записана еврейкой. Но Татьяна Петровна уговорила его посмотреть в мамин паспорт. В графе национальность было указано, что она русская, и офицер, взяв под козырек, переставил нас с мамой в русскую шеренгу.

Судьба сделала свой поворот «легко и даже элегантно». Позже моя тетка вспоминала, как еще до войны, когда мой отец женился на моей матери, кто-то из соседей Оксаны спросил ее: «Говорят, ваш брат женился? Кто же его жена?» «Да какая-то евреечка, — сказала Оксана небрежно. — Он нас еще не знакомил». И вот брошенная вскользь фраза чуть не стала для нас с мамой роковой… 

Оккупация Одессы продолжалась почти три года. Весной 1944-го, 10 апреля, в Одессу вошли наши войска. Город почти весь горел после последнего боя. Языки пламени лизали чуть ли не каждый дом. Но это все не могло заглушить радость, которая охватила одесситов. По пылающим улицам катились русские танки! На броне сидели русские солдаты! 

Народ весь высыпал на улицы. Солнце сияло сквозь дым пожарищ. Раскатистое «Ура!» неслось по всему пути танков и машин с военными. Иногда кто-то из них соскакивал с брони и подбегал к толпе попить воды — и тут каждый старался обнять солдата, потрогать его, как бы убеждаясь, что это не сон.

Фотографии: исторические архивы